Ветеран Великой Отечественной войны Нина Костюченко с первых дней войны попала в эпицентр боевых действий, была ранена, служила медсестрой в партизанском госпитале. Когда освободили Белоруссию, продолжила работать медсестрой, а после войны получила медицинское образование. Рассказ Нины Костюченко продолжает серию публикаций в рамках проекта ИА SakhalinMedia "Победители".
Ураган войны
...Война застала меня в городе Витебске. В 1941 году я была студенткой медицинского техникума. В воскресенье решили компанией покататься на лодках по реке Двине. Пришли на лодочную станцию, а нам говорят:
"Какие лодки?! Вы что, сумасшедшие?! Война!"
А мы ничего не знаем. Возвращаемся в город, а там уже переполох, в магазинах толчея, люди в панике... Бомбежка началась... Война ворвалась в нашу жизнь как ураган...
Девочка с котенком возле разрушенного дома.Смоленская область, 1941 г.. Фото: Из альманаха "Победители"
Боевое крещение
...Когда мы уезжали, нам говорили на вокзале: "Не бойтесь, санитарные вагоны не тронут". А их разбомбили в пух и прах! И потом на очень низкой высоте летали самолеты и расстреливали тех, кто успел выскочить из вагонов. Меня ранило в плечо, в нижнюю челюсть, задело надбровную дугу. Но я могла самостоятельно передвигаться и добралась до деревни Могилино. Мне оказали помощь, там я и остановилась. Потом, когда немного очухалась, вернулась в Витебск и узнала, что на второй день войны мой дом разнесло прямым попаданием. Родители погибли, ничего не осталось. И я поселилась у родственников...
Партизанский госпиталь
...Очень скоро под Витебском образовалась Сурожская партизанская зона. Там глухие заповедные места: сначала озеро очень большое, потом болото, а дальше массивный лес. И в этом лесу находился детский туберкулезный санаторий. Детей, конечно, там уже не было, зато сохранилось оборудование. И в этом туберкулезном санатории организовали партизанский госпиталь. Туда сразу пришли два еврея врача — Хейман и Альсмит. И я стала там работать медсестрой, ухаживала за ранеными и больными. В этот лес немцы никогда не заходили, боялись, поэтому мы были более-менее спокойны...
Партизанская разведка
...Я понимала немецкую речь и могла сносно с немцами общаться, поэтому меня использовали в качестве разведчика. У нас не было радиоприемников, мы были в полном неведении, не знали, где фронт и что там творится. И вот я переодевалась простой деревенской девчонкой, ходила на станцию и слушала разговоры немцев. По этим обрывочным сведениям мы узнавали, что где происходит. Приходилось и мальчишкой переодеваться, когда, например, партизаны мне жаловались, что папирос у них нет: "Уши опухли, курить хочется..." И я иду на станцию, клянчу сигареты у немцев. Они смеются: "Ты же еще совсем маленький!" А я объясняю:
"Я уже давно курю, война ведь..."
История про шифровку
...И вот наш комиссар Александр Михайлович Шуголь говорит: "Нина, тебе нужно устроиться к ним на работу, это архиважно. Задание такое: убедиться в том, что приемник у них есть и можно послушать Москву".
Немецкая комендатура на оккупированной территории СССР. Фото: Из альманаха "Победители"
И я пошла к немцам устраиваться на работу. Они обрадовались, что я разговариваю по-немецки, спрашивают: "А кем ты хочешь работать?" Я говорю: "Прачкой, буду ваше белье стирать". Выгода была двойная: у нас в госпитале не хватало мыла. И вот я белья наберу, мне помогут его постирать, и я отношу его назад. Постепенно освоилась и поняла, что у них постоянный дневальный есть. Звали его Макс. Сейчас я, как профессиональный медик, понимаю, что у него была астма, поэтому воевать он не мог, поэтому был и поваром, и вечным дежурным. Солдаты воюют, а он в казарме быт им обустраивает. Я старалась приходить, когда он был один. Приду, принесу белье, он поблагодарит. У них конфеты были, такие кисленькие, угостит иногда этой конфеткой. А мне же нужно узнать, есть ли у них радиоприемник и где он спрятан. Однажды увидела, что стол у них грязный, говорю: "Я уберу у вас немножко", стала этот стол мыть и увидела под ним приемник. "А это что?" — спрашиваю. Он отвечает: "Нельзя. Это запрещено". Я говорю: "Вы что-нибудь слушаете?" "Слушаем, — отвечает, — и Москву слушаем, и Берлин". Спрашиваю: "Ну и как?" Он говорит: "Везде врут понемножку. Ты хочешь послушать Москву?" Я говорю: "Так Москвы уже нет давно, Москве капут!" А он: "Нет-нет-нет! Неправда это!" Я ничего не стала отвечать, ушла. Главное, теперь я точно знала, что у них есть приемник. И вот мне в отряде говорят:
"Нина, ценой своей жизни или чьей угодно, надо хоть один раз послушать Москву".
А это было связано с тем, что у нас в партизанской зоне находился настоящий кадровый разведчик, капитан Дмитрий Тимофеевич Клюпанов. В тылу он работал под фамилией Орехов. Когда его забрасывали к нам, у него радист погиб. И Дмитрий Тимофеевич остался без связи. А ему нужно было обязательно получить информацию, чтобы выбраться назад. И вот я в следующий раз прихожу к Максу и уже смелее прошу: "А можно послушать Москву?" Он посмотрел кругом: "Ладно, сейчас". Настраивал долго, а потом говорит: "Ничего не слышно из Москвы, только цифры одни". Я думаю: "На кой черт мне эти цифры?!" Так и ушла ни с чем. Рассказала комиссару, а он мне говорит: "Нам как раз и нужны эти цифры, больше ничего! Запомни первые шесть". И вот прихожу я опять к Максу и прошу: "А можно еще раз Москву послушать?" "А, хитрая какая. Ну, давай", — отвечает. Включил приемник, я ручку покрутила и поймала Москву. Первая цифра была 11, последняя 300. Когда я вернулась и сообщила об этом в отряде, мне рукоплескали! Ну а потом мне уже не нужно было на немцев работать. Но просто так ведь не уйдешь, нужна причина. И вот я прихожу и говорю: "Работать больше не могу, живот болит, у меня понос кровавый". Макс переполошился: "Ой-ой-ой, на тебе таблетки, иди лечись". Больше я там ни разу не появилась...
Немецкие солдаты на оккупированной территории. Фото: Из альманаха "Победители"
Опасный спектакль
...Однажды мне пришлось сыграть роль беременной женщины. Когда формировалось в Белоруссии партизанское движение, очень много было везде бросового оружия. Однажды обнаружили ящик с гранатами, который нужно было переправить партизанам. Позвали меня, сообщили, что мне предстоит изобразить беременную женщину, но про гранаты ничего не сказали. Человек, который должен был со мной ехать в качестве моего мужа, был мне знаком, он учился в нашей школе, был старше меня на 4 года. Когда меня принимали в комсомол, входил в состав комиссии как сотрудник райкома. И вот этот Володя появляется у нас, с белой повязкой на руке, как будто он работник управы, и ходит, прихрамывая, вразвалку. Я его спрашиваю: "Володя, в чем дело?" Он улыбается: "Так я ж инвалид детства!". И вот по легенде этот инвалид детства должен меня, якобы беременную, везти в роддом. Меня снарядили, под пальто засунули подушку, усадили в телегу, полную сена, а что там в этой телеге — я не знаю. Спрашиваю: "Что за спектакль?" "Много будешь знать — скоро состаришься", — отвечают. Выехали рано утром. А район, где находилась Выдрея, очень тщательно охранялся, потому что водонапорную башню много раз взрывали. И вот проезжаем мы полицейский пост, проверяют у Володи документы, а я стону — дескать, живот у меня болит. Полицай выматерился: "Война, а они тут детей делают еще!" Ладно, поехали дальше, слава Богу, пронесло. И тут вдруг видим — нас мотоцикл догоняет, в нем три немца. Володя засуетился. Я говорю: "Ты чего?"
"Нина, успокойся, живыми мы не сдадимся".
Я кричу: "Объясни, в чем дело?!" Он отвечает "Знаешь, что мы везем? Ящик гранат". Расстегнулся — а у него и на поясе граната, которую он приготовил, чтобы подорвать себя и телегу. Я как расплакалась: "Я хочу жить, хочу дождаться конца войны, я не хочу умирать!" Он меня успокаивает, я, значит, реву, а тут и мотоциклисты подъезжают, спрашивают, в чем дело. Я кричу: "Живот болит, рожаю!" Они: "Значит, езжайте быстрее". И помчались дальше. Мы вздохнули: пронесло! Едем, и вдруг возвращается тот же мотоцикл, но уже с одним немцем, и он предлагает: "Давай, я отвезу ее в роддом". Я в крик: "Нет! Нет!" — вцепилась в Володю. Немец махнул рукой, уехал, а мы понеслись галопом! Я немного успокоилась, и тут Володя свернул на узкую проселочную дорогу, проехал немного и говорит: "Снимай все эти лохмотья и топай ножками назад. Дорогу знаешь?" Отвечаю: "Постараюсь. Найду". И пошла. А Володя уехал, и больше я его не видела. Мне сказали, что он погиб…
Советские девушки-партизанки ВОВ. Фото: Из альманаха "Победители"
Обыкновенный подвиг
...Сейчас мне говорят, что то, что мы делали, — это подвиг. А тогда... Так надо было. Что-то двигало изнутри. Никто не заставлял, не гнал, не приказывал. Просили: "Ну пожалуйста, попробуй". А я по натуре человек бедовый, очень рисковала всегда. В свои молодые годы занималась в аэроклубе, прыгала с вышки с парашютом. С самолета должны были прыгать в июле 1941-го, но война помешала. Поэтому, наверное, шла на выполнение опасных заданий. Много значило и то, что я владела немецким языком, с любым немцем могла поговорить, расспросить. Этого же Макса я как-то спросила, верит ли он, что немцы победят? А он мне ответил: "Нина, это еще одна наполеоновская глупость"…
Нина Костюченко в послевоенные годы. Фото: Из альманаха "Победители"
Мирное время
...После войны я выучилась на фельдшера, трудовой стаж — более 60 лет. С супругом Владимиром Фроловичем познакомились в 1952 году, я работала на здравпункте кирпичного завода, а он трудился в должности начальника транспортного цеха. Это там, в Белоруссии. А в 1962 году переехали на Сахалин...