Сталинизм по-японски: любовные драмы, поклон товарищу Сталину и дружба народов

18 октября 2018. Осенью 1945 года в состав нашей страны вернулась южная половина острова Сахалин, бывшая японская "префектура Карафуто". Тогда почти 300 тысяч японцев из подданных токийского императора превратились в жителей сталинского СССР. Несколько послевоенных лет на юге Сахалина сосуществовали два кардинально разных образа жизни — русский и японский, самурайский и советский. Оказалось, что привычные к почти средневековому повиновению японцы готовы дисциплинированно строить колхозы и социализм. О том, как создавался и чем завершился этот "сталинизм по-японски", рассказывает ИА SakhalinMedia со ссылкой на ТАСС DV.land.

Без гейш, долгов и поклонов

Если русских людей, оказавшихся в 1945 году на юге Сахалина, удивляла японская жизнь, то, в свою очередь, японцы немало удивлялись русским. Первое, что вызывало неподдельное изумление, — это возможность не кланяться начальству и то, что советский "губернатор" Дмитрий Крюков свободно передвигается по городам и деревням без всякой свиты. Удивляло японцев не отсутствие охраны, а сам факт, что наивысший начальник ходит, как простые смертные. Ранее любой губернатор префектуры Карафуто жил подобно небожителю, окружённый почти средневековыми церемониями.

Правда, сам Дмитрий Крюков в личном дневнике вскоре отметит и неожиданные последствия отмены обязательных поклонов и телесных наказаний:

"Раньше их заставлял всё делать староста и бил за неповиновение, а когда они увидели, что русские не бьют, страх у них исчез, а это сказалось на общей дисциплине японского населения…"

Простой лейтенант Николай Козлов в своих мемуарах опишет и реакцию сахалинских японцев на закрытие публичных домов: "Я узнал, что в городе Тойохара есть семь домов любви. Наши власти стали приказом закрывать их. Хозяева заволновались, но сделать ничего не могли. С виду это были ничем не приметные дома, отличались разве что бумажными фонариками. В приёмной скульптурное изображение жабы, по стенам фотографии. Если девушка занята, фото повёрнуто внутрь. Эти дома в городе были закрыты без шума. Девушек трудоустроили. А вот с домом любви на шахте Каваками (Южно-Сахалинская) получилась осечка. После закрытия японские шахтёры объявили сидячую забастовку. Уголь в город перестал поступать. Пришлось ехать туда мэру города Егорову. Все его доводы на японцев не подействовали. Пришлось уступить…"

И всё же советские власти довольно активно и успешно интегрировали сахалинских японцев в жизнь СССР. Всего через пять месяцев после капитуляции Японской империи, 2 февраля 1946 года появилось постановление высших властей Советского Союза: "Образовать на территории Южного Сахалина и Курильских островов Южно-Сахалинскую область с центром в городе Тойохара с включением её в состав Хабаровского края РСФСР".

С 1 марта 1946 года в новой Южно-Сахалинской области официально вводилось советское трудовое законодательство. На японских и корейских рабочих и служащих новой области распространялись все льготы, предусмотренные для лиц, работающих в районах Крайнего Севера. Несложно представить реакцию простых обитателей бывшей "префектуры Карафуто" — ранее их рабочий день длился 11−12 часов, женщины официально получали зарплату в два раза меньше, чем работники-мужчины тех же специальностей. Зарплаты корейцев на Южном Сахалине так же по прежним законам самурайской империи были на 10% меньше японских, рабочий день местных корейцев составлял 14−16 часов. Советская власть ввела для мужчин и женщин всех наций единые нормы оплаты труда, 8-часовой рабочий день и в два раза увеличила число выходных дней — их в месяц стало четыре, вместо прежних двух. Впервые было введено и сохранение выплаты части заработной платы на время болезни работника. В том же феврале 1946 года на Южном Сахалине провели и местную денежную реформу. За десять суток изъяли всю прежнюю японскую валюту, обменяв её на рубли по курсу 5 иен за один советский рубль. Любопытно, что начальник "Гражданского управления" Дмитрий Крюков сумел сделать этот обмен очень выгодной финансовой операцией — но выгодной не для себя, а для всего населения южной части Сахалина. Сданными жителями миллионами купюр забили целый самолёт и отправили его в китайскую Маньчжурию, где иены всё ещё охотно принимались на рынках. В итоге отменённые на Сахалине деньги превратились в несколько десятков пароходов, гружёных большим количеством риса, сои и проса. "Это были запасы для японского населения на два года", — вспоминал позднее Крюков.

У денежной реформы оказалось ещё одно последствие, выгодное для большинства небогатых японцев Южного Сахалина — обменяв все иены на советские рубли, Дмитрий Крюков 1 апреля 1946 года подписал приказ "о прекращении взимания налогов и сборов на основе японского законодательства и о сложении всех недоимок". Отныне все существовавшие на юге острова японские банки становились частью Госбанка СССР, а сахалинским японцами прощались все прежние долги по налогам и кредитам.

Поклон товарищу Сталину

Все реформы на юге Сахалина не могли проводиться без одобрения высшей власти СССР и самого верховного правителя — Сталина. Поэтому в начале 1946 году Дмитрию Крюкову пришлось побывать в Кремле на "аудиенции" у хозяина страны. Именно этот почти монархический термин — "аудиенция" — употребляет Крюков, вспоминая в мемуарах встречу со Сталиным и заместителем председателя правительства Микояном. К сожалению полное описание их разговора не сохранилось — в этом месте из рукописи Крюкова вырваны две страницы. Уничтожил ли их сам автор, или кто-то иной — неизвестно…

До нас дошёл лишь маленький кусочек, описывающий завершение состоявшегося в Кремле разговора Крюкова со Сталиным о судьбах Южного Сахалина: "…начал мне опять задавать вопросы о том, какие у нас богатства. Я показал по карте, где нефтеносные и угольные районы, где идёт добыча леса, где находятся бумкомбинаты. Назвал предполагаемые запасы нефти, угля и леса. На вопрос, какой там климат, сказал: „Жить там можно“. Микоян вставил: „Он живёт там четырнадцать лет“. Микоян имел в виду мою работу на севере острова. Я продолжил: „Природа богаче, чем в Крыму, даже дикий виноград растёт, и очень много на склонах гор бамбука и стелющегося кедра. Климат на побережье влажный, а внутри острова континентальный. Выращивать там можно все сельхозкультуры средней полосы России“. Выслушав меня, Сталин сказал: „Ваша задача — быстрее наладить там всё хозяйство и хорошо принять переселенцев. Да, они уже подъезжают?“ Я ответил: „Уже несколько тысяч человек прибыло“. Сталин: „Где вы их размещаете?“ Я сказал: „С согласия японцев, подселяем на свободную площадь“. Сталин взглянул на Микояна, но ничего не сказал. Затем произнёс: „Если где заскрипит, обращайтесь к товарищу Микояну. К японцам относитесь лояльнее, — и, помолчав, добавил: — Возможно, будем дружить с ними“".

Для Дмитрия Крюкова это была первая и последняя личная встреча с вождём СССР. Естественно он волновался, и прощаясь со Сталиным, вдруг, сделал то чего и сам не мог ожидать…

На Южном Сахалине глава "Гражданского управления" активно боролся с традиционными японскими поклонами — советские люди считали их пережитком средневековья. Но за время, проведённое на японской части острова, Крюков так привык, что подданные токийского императора постоянно кланяются высокому начальству, что от волнения, выходя из кремлёвского кабинета, сам вдруг инстинктивно, подобно японцу, поклонился верховному вождю СССР. Сегодня мы можем только гадать, как воспринял этот неожиданный ритуал "товарищ Сталин".

"Только в приёмной, — вспоминает Крюков, — я почувствовал, что от волнения весь вспотел и ничего не заметил в его кабинете, кроме стола. Бывает же!" Из Кремля начальника Южного Сахалина провожал один из личных охранников советского вождя. "Дорогой в машине он сказал, чтобы о вызове к Сталину я не распространялся. И я понял, что надо молчать. И молчал около тридцати лет", — запишет на излёте жизни Дмитрий Николаевич Крюков.

"Пригласил нас чай пить и угостил даже русской водкой…"

Как тщательно подсчитала новая власть, на 1 июля 1946 года южную половину Сахалина населяли 275 449 японцев, 23 498 корейцев, 406 айнов, 288 орочонов, 96 русских "старопоселенцев" (так назвали тех, кто постоянно жил здесь ещё при японском владычестве), 81 эвенк, 27 китайцев и 24 нивха. С весны того года в новую "Южно-Сахалинскую область РСФСР" стали переселяться советские граждане с материка.

До конца 1946 года на Южный Сахалин переселились почти четыре тысячи семей из России и других республик Советского Союза. Как вспоминал Дмитрий Крюков: "Простой японский народ почти два года жил под одной крышей с прибывающими русскими переселенцами. Помню случай: в Хонто (ныне город Невельск — DV) зашёл с переводчиком к японцу, в доме которого жила семья нашего командира, спросил: „Не обижают ли вас жильцы?“ Жена хозяина ответила: „У них дети, и у нас дети. Его жена Отся (видимо, Оля) приносит сахар или конфеты. Отся помогает, а в праздник приглашает нас к себе в комнату пить чай, а дети играют вместе“. Таких фактов были тысячи…"

А вот что рассказывал об отношения с русскими простой рабочий завода агар-агара из посёлка Томари в письме к родным в Японию: "Ко мне поселился один офицер с женой и мальчиком. Мы очень его боялись. Сами знаете, наши офицеры с нами не разговаривали и даже не подходили. Им пинок дать тебе под зад ничего не стоило. А сколько раз они нас оскорбляли бранью. Всё терпели. Думали, какое же несчастье Бог послал на нас, ведь русский офицер ещё злее наших. Что же будет? Не поверите! Мы в этом советском офицере обрели хорошего друга. Мы нашим детям строго запретили заходить к ним в комнату и подходить к мальчику. Раз я работаю на дворе, и возле меня моя дочка играет. Офицер подошёл ко мне и помог, а потом взял мою дочку на руки, унёс в свою комнату и дал ей печенья и конфет, вывел её со своим мальчиком и говорит: вот и играйте здесь вместе, и принёс им игрушки; обращается ко мне:

"а вы, папаша, что же никогда не заходите ко мне? Заходите, вы же наш хозяин. Я? Какой я хозяин, разве можно нам и ребятам заходить к вам? Он засмеялся и в воскресенье пригласил нас чай пить, и угостил даже русской водкой…"

Лейтенант Николай Козлов описал в мемуарах, как в городе Тойохара, ныне Южно-Сахалинске, жил в доме японки по имени Туко, немного знавшей русский язык: "Хозяйка оказалась учительницей местной гимназии. Мне бросилась в глаза её пикантная внешность, ухоженность и общительность. Хозяйка миловидна, на голове копна тёмных, жёстких волос, сплетённых в причудливую причёску. На лице и в её чёрных глазах ни удивления, ни страха…

Помню, как на следующее утро после переезда снова встретились с хозяйкой. — Владимир Толстой! — представился один из нас.

— Торстой? Очень хоросо, внука граф Торстой? Война и мир, Анна Каренина, о, я знай. Очень хорошо! Граф Торстой…"

Жильцам так и не удалось убедить японскую учительницу, что перед ней не родственник великого русского писателя, и не граф. Как воспоминал лейтенант Козлов, с тех пор, увидев однофамильца Льва Толстого, она низко кланялась и говорила: "Граф Толстой! Здравствуйте! Хоросо!"

Спустя десятилетия Николай Козлов так вспоминал об отношениях, сложившихся между русскими и японскими семьями: "Недалеко от нас поселилась семья Сергея Суспицина. Жена, две дочери. А в другом — мой фронтовой друг Павел Габисов с женой Таисией Николаевной и сыновьями. Тогда мы все сдружились. Любили посидеть у Туко и поговорить с ней. Вместе с японскими семьями, у которых мы жили, ходили в кино, в парк, фотографировались на память…"

Действительно, в кинотеатрах Южного Сахалина в первые годы после войны для японских и русских зрителей показывали вперемешку советские и прежние японские фильмы. Причём советские кинокартины шли без перевода — для местных японцев краткое содержание каждого нового фильма из СССР заранее печаталось в газете "Син синмэй". Эту газету, название которой переводится с японского как "Новая жизнь", осенью 1945 года стали издавать в городе Тойохара (Южно-Сахалинске).

Главную японскую газету СССР редактировали Муто Тацухико и Ямаути Мансиро, два бывших сотрудника "Карафуто смибун" — "Карафутского вестника", официального издания императорской префектуры, существовавшего до августа 1945 года. Газета "Новая жизнь" выходила раз в два дня тиражом в 30 тысяч экземпляров и быстро стала для местных японцев главным источником новостей и сведений о действительно новой жизни в составе другой страны. Японские журналисты быстро перестроились, сознательно копируя советские газеты — на страницах "Син синмэй", например, регулярно печатали фотопортреты японских передовиков производства, лучших учителей и врачей.

"Он учит её русскому, а она его японскому языку…"

Изучение документов и материалов о том времени вызывает удивление — настолько быстро японцы встраивались в жизнь сталинского СССР. Уже 1 мая 1946 года бывшие подданные императора массовыми демонстрациями под портретами Ленина и Сталина отмечали советский праздник. Причём японцы не только были массовкой, несущей лозунги на двух языках, но и активно выступали с трибун.

Не меньшее удивление вызывает судьба буддийских и синтоистских храмов Южного Сахалина в первые послевоенные годы. Активно интегрируя местных японцев в жизнь СССР, новые советские власти не пренебрегли и религиозным фактором. Начальник "Гражданского управления Южного Сахалина" Дмитрий Крюков описал в мемуарах, как вместе со своим заместителем Александром Емельяновым они впервые посетили крупнейший храм бывшей "Префектуры Карафуто", брошенный священниками, испугавшимися прихода новой власти.

"Зашли в главный храм в Тойохаре, что рядом с парком, — вспоминает Крюков. — Смотрим, на полу валяется бумага, статуэтки Будды. Разыскали священников, представились, спросили, почему к ним не заходят люди. Они удивились. Старший заявил: „Нам известно, что в Советской стране религия запрещена, священников сажают в тюрьму!“ Емельянов с возмущением ответил: „Да, у нас церковь отделена от государства. Выполнение религиозных обрядов необязательно, но кто хочет веровать в бога, тот верует… Так что наведите порядок в храме и отправляйте в нём свою службу и религиозные обряды для тех, кто будет посещать храм“. Один из священников спросил: „А на что мы будем жить? Раньше получали зарплату от государства и плату за обряды, теперь нам никто не хочет платить“. Этот разговор заставил нас задуматься. Ведь священнослужителей очень много. У населения они пользуются большим авторитетом. Не имея средств к существованию, могут вести провокационную работу против нас. Установили им заработную плату, дали продовольственный паёк…"

В итоге получилась парадоксальная ситуация, когда настоятели буддийских и синтоистских храмов стали получать зарплату от государства, в котором господствовала атеистическая идеология. Впрочем, на Южном Сахалине советским властям пришлось в те годы столкнуться и с вопросом, даже более деликатным, чем религиозные верования — личными отношениями мужчин и женщин разных национальностей и рас.

Естественно, что совместное проживание бок о бок нередко приводило людей к русско-японским романам. Но в то время сталинское правительство СССР запретило браки с иностранными гражданами — сделано это было из-за катастрофических потерь мужского населения в ходе страшной мировой войны и наличия миллионов мужчин, молодых и неженатых, в армии за пределами страны. Хотя Южный Сахалин и был официально объявлен частью Советского Союза, но статус местных японцев оставался в первые годы неясным и неопределённым — числясь "свободными гражданами" и живя по советским законам, официального гражданства СССР они не имели. Поэтому новые власти Южного Сахалина русско-японские браки не регистрировали, а для военных близкие отношения с японскими женщинами были прямо запрещены. Всё это породило немало личных драм. Даже мемуары "начальника Гражданского управления" Крюкова, изложенные весьма сухим и далёким от литературных красот языком, спустя десятилетия передают весь накал страстей.

"Как мы ни запрещали солдатам и офицерам, да и гражданскому населению, вступать в интимные связи с японскими девушками, всё же сила любви сильнее приказа, — вспоминал Крюков.

— Как-то под вечер мы с Пуркаевым (командующий Дальневосточным военным округом — DV) ехали на машине. Смотрим, на скамеечке под окном японского домика сидит наш боец с японской девушкой, тесно прижавшись друг к другу. Она так мило обняла его, а он гладит её руки…"

Командующий округом Максим Пуркаев собирался наказать солдата, но гражданский руководитель Южного Сахалина уговорил генерала закрыть глаза на такое нарушение приказа. "Иной случай, — вспоминает Дмитрий Крюков, — был на Углегорской шахте. Приехал туда из Донбасса замечательный парень, коммунист. Вскоре он стал стахановцем, одним из лучших шахтёров. Затем бригада выдвинула его бригадиром. Он не сходил с Доски почёта. И вот он, как говорится, по уши влюбился в очень красивую девушку-японку, работавшую на этой же шахте, и они негласно поженились. Узнав, что японка перебралась к нему, местная парторганизация предложила ему прекратить связь и разойтись. Он и она заявили: умрём, но не расстанемся. Тогда его исключили из партии. Мне надо было утвердить это решение и отобрать у него партбилет. Я вызвал его и секретаря. Узнал, что он работает ещё лучше, девушка тоже стала одной из передовых работниц. Он учит её русскому, а она его японскому языку. Он заявил: „Что хотите, то и делайте, но не расстанусь с нею. Вся радость жизни — в ней, она в доску наш человек, а знали бы, какая трудолюбивая, какая хорошая хозяйка!“ Я смотрю на него и думаю: „Ведь у них и дети будут красивые“. Но объясняю, почему запрещены встречи и браки с японскими девушками. Всё же мы не стали исключать его из партии, посоветовали: пусть она напишет ходатайство о приёме в советское подданство, а он приложит своё заявление. Мы понимали: надежд мало…"

"Теперь я работаю восемь часов, а не двенадцать…"

К 1947 году на Южном Сахалине уже вполне функционировал социализм по-японски. Все крупнейшие предприятия были объединены в государственные тресты: например, активно работали "Сахалинуголь" и "Сахалинлесдрев", поставлявшие свою продукцию на материк. Для сильно пострадавшей в годы войны рыболовецкой промышленности Южного Сахалина и Курил привезли трофейное оборудование из Германии. Работали и 24 японских колхоза, возникло даже 5 пионерских лагерей для японских школьников. В столице Южно-Сахалинской области в январе 1947 года был открыт Драматический театр — при полном аншлаге японские артисты демонстрировали спектакль по советской пьесе "Любовь Яровая", действие которой происходит в Крыму в годы гражданской войны…

Социалистические и коммунистические идеи тогда, действительно, оказались популярны в японском народе. И не только на юге Сахалина, где их диктовала новая власть, но и в самой Японии. Достаточно упомянуть, что к лету 1945 года в "Стране восходящего солнца" насчитывалось всего два десятка членов местной компартии, все они сидели в тюрьмах за свои убеждения — но не прошло и трёх лет после капитуляции Японии и легализации местной компартии, как она насчитывала уже 200 тысяч членов и на выборах выиграла десятую часть депутатских мест в японском парламенте.

Популярности социалистических идей среди японцев во многом способствовал именно пример Южного Сахалина. Военные власти США, оккупировавшие тогда Японские острова, первые годы мало заботились о местной экономике — в стране свирепствовали послевоенная разруха, голод, массовая безработица и гиперинфляция. Иена обесценилась в 53 раза. На этом фоне Южный Сахалин выглядел островком спокойствия и относительного благополучия.

В итоге спустя год по окончании мировой войны японцы побежали на советскую территорию, к своим сахалинским друзьям и родичам. Только за октябрь 1946 года советские пограничники задержали 253 японца, пытавшихся попасть с Хоккайдо на Южный Сахалин. Как вспоминал Дмитрий Крюков: "За ноябрь, при неполной проверке, в Тойохару прибыло из Японии более пятисот человек. Жившая недалеко от нас женщина-врач привезла мужа, тоже врача, и двух детей, израсходовав на это две тысячи иен. Как-то ко мне явился на приём один японский мэр и стал просить разрешения съездить на Хоккайдо, заверяя, что привезёт оттуда к весне до тысячи рыбаков и 9 рыбацких судов. Я спросил: „Почему так точно?“ Он ответил, что может и больше, но об этих уже договорился через верных людей и имеет от них письма. Он так искренне просил, что я сказал ему: „К сожалению, вашу просьбу удовлетворить не могу. В Японии хозяева американцы…“"

Советские власти усилили погранохрану и перехватили массу писем, в которых сахалинские японцы звали к себе друзей и родных. Священник Отосио из Тойохары (Южно-Сахалинска) писал родным:

"Не волнуйтесь, Бог нашёл нас. Когда русские полонили, мы волновались за нашу судьбу, как будет в дальнейшем с жизнью, с питанием, с религией. Оказалось, всем японцам дали работу, питание даже лучше, чем было. Советские органы не чинят нам никаких помех в жизни, не вмешиваются в дела храмов, заставляют совершать обряды. И вряд ли вы поверите, они нам установили плату за службу, и её хватает, чтобы питаться".

Начальник цеха бумажной фабрики в Сисука (ныне город Поронайск) Аракава Нобори писал брату: "Я продолжаю работать начальником цеха, при выполнении плана получаю надбавку до 50 процентов в месяц. Мне вполне хватает прокормить жену и моих детей. Они живы, здоровы, живут благополучно. Дети учатся в школе. Нас регулярно снабжают продовольствием и топливом. В случае болезни за пропущенные дни выплачивается зарплата". Рабочий бумажной фабрики в Отиай (ныне город Долинск) Мидзуками Масао писал родным на японские острова: "То, что рассказывали нам о русских, и то, в чём я убедился, живя с ними, отличается, как небо от земли. Русские добросердечные люди. Теперь я работаю восемь часов, а не двенадцать, а зарабатываю больше. Думал, что здесь после войны нам плохо будет, а стало лучше…"

"У меня большое желание остаться жить с вами…"

Вероятно, когда в январе 1946 года Сталин на встрече с руководителем Южного Сахалина говорил о "дружбе" с японцами ("Относитесь лояльнее — возможно, будем дружить с ними…"), в Кремле рассматривали возможность сохранения японского анклава на острове. Но в течение того же года, по мере нарастания "холодной войны" между СССР и США, высшее руководство Советского Союза приняло решение не экспериментировать с новой национальной автономией на дальневосточных границах.

Одновременно, за депортацию всех подданных Страны восходящего солнца обратно в Японию выступали и власти США, контролировавшие тогда метрополию бывшей самурайской империи. Американские оккупационные власти были обеспокоены распространением коммунистических идей среди японцев и не желали видеть под боком успешный пример "японского социализма" на соседнем Сахалине. Поэтому уже в конце 1946 года власти США и СССР быстро договорились о депортации сахалинских японцев на родину — даже разгоравшаяся "холодная война" не помешала бывшим союзникам достичь согласия в этом деле.

Советские власти согласились выслать японское население, а американские предоставляли корабли для их перевозки с Сахалина на Хоккайдо. Так большая геополитика вновь круто изменила судьбу сахалинских японцев, уже вполне прижившихся при сталинском социализме.

2 января 1947 года Указом Президиума Верховного Совета СССР "японская" Южно-Сахалинская область объединялась с Сахалинской областью (давно существовавшей на севере острова). При этом столица новой объединённой области переносилась в Южно-Сахалинск, бывший японский город Тойохара. На остров приезжали тысячи переселенцев из России и других республик СССР. Японскому населению приказали готовиться к репатриации на историческую родину.

В те дни выходившая в Южно-Сахалинске газета "Красное знамя" опубликовала стихи Сергея Феоктистова, поэта и военного лётчика, воевавшего в 1945 году с японцами, о смене хозяев сахалинской и курильской земли:

Вчера лишь слезли с парохода

Они на эти острова

И вот проснулись до восхода

И засучили рукава.

В ладони дружно поплевали,

Перекурили у горы.

И заиграли, засверкали

Их огневые топоры.

Четыре взмаха — точных, верных,

И он рассыпался, смотри,

Японский домик из фанеры,

Бумагой латанный внутри.

И оба улыбнулись разом,

Дивясь оказии такой,

И младший — русый, сероглазый,

Шутливый плотник костромской —

Сказал, фанеру разбирая:

— У нас скворечники прочней.

И как в них жили самураи?

Смешные вкусы у людей.

А старший, что лицом построже,

В разгаре весь, в веснушках весь:

— Чудак, ужаль понять не можешь,

Они чужими были здесь.

И оба ловко катят брёвна

На сруб, что пахнет, как вино.

И так старательно, любовно

Они кладут к бревну бревно…

И вот встают они парадом,

Как в дивной сказке терема:

Сосновые, с резным фасадом,

С крылечком, с русским палисадом

Все пятистенные дома.

Их окна, светлые, прямые,

С улыбкой смотрят в облака.

Здесь утверждается Россия

Не на года, а на века.

Для японцев места здесь больше не оставалось, их ждала оккупированная американцами историческая родина. "Я ожидал, что посыплются массовые просьбы о внеочередном выезде в Японию, — вспоминал спустя десятилетия Дмитрий Крюков. — Однако заявлений почти не было. Вернее, были, но иного характера. Сотни японцев, особенно крестьяне, просили принять их в советское подданство целыми сёлами. Многие приходили ко мне с такими просьбами. Но я знал: никто из них не будет принят, хотя советовал направлять ходатайство в Министерство иностранных дел…"

Японцы не хотели покидать наконец-то наладившееся относительное благополучие и боялись возвращаться на родные острова, где тогда свирепствовала послевоенная разруха, инфляция и безработица.

Многих привлекали условия сталинского социализма по сравнению с почти средневековыми нравами прежней Японии. Оставшаяся после войны одна с двумя детьми японка по имени Кудо принесла русскому начальству заявление: "В Японии с давних пор женщина не имеет прав, а здесь я получаю зарплату наравне с мужчинами, и у меня большое желание остаться жить с вами…"

Но большая политика была неумолима. Массовая репатриация началась весной 1947 года и уже к 1 августа Сахалин принудительно покинули 124 308 человек — почти половина местных японцев. Всем уезжающим разрешалось брать с собой до 100 кг личных вещей и до 1000 рублей.

"…разве русскому нельзя жениться на японке?"

Тем временем русско-японская любовь случилась даже в ближайшем окружении главного начальника Южного Сахалина. Как вспоминал Дмитрий Крюков: "Мой шофёр Иван, все его звали Ваня, добросовестный, исполнительный, немного простоватый, весёлый парень, отлично исполнял свои обязанности. У него был сменщик японец. Жил он недалеко от нас в небольшой квартире с женой, двумя детьми и сестрой. Японца звали Тосик. Работая вместе, Иван и Тосик подружились. Японец часто приглашал Ивана в гости, вся семья к нему привязалась, а между сестрой Тосика и Иваном возникла любовь. Как-то в пути Иван сказал мне, что решил жениться на японке. Я покачал головой. Тогда он спросил: „Что, разве русскому нельзя жениться на японке?“ Я ответил: „В принципе, можно. Но её надо принять в советское подданство, а это… правительство запретило“. Иван сник. Я сказал ему, что такие случаи уже были, ничего хорошего не вышло…"

Далее в рукописи Крюкова очень простым, незатейливым языком излагаются перипетии сердечной драмы, где в итоге возник настоящий любовный четырёхугольник (даже не треугольник), где фигурируют шофёр Иван, сержант Саша и две девушки — японка и русская. Одним словом, в истории сахалинского "социализма по-японски" хватит материала и на политический триллер, и на серию любовных романов…

Депортация японцев с Сахалина на родину продолжалась. Показательно, что местные советские власти не раз обращались к высшему руководству страны с просьбами приостановить или замедлить выселение — в сельском хозяйстве и промышленности Сахалина нужны были рабочие руки, а дисциплинированные и неприхотливые японцы работали хорошо. В итоге, несмотря на то, что к 1949 году депортировали 272 335 человек, на Сахалине, по подсчётам органов госбезопасности, осталось 2682 японца, так или иначе сумевших получить советское гражданство. Они и их потомки покинут остров только при Брежневе.

Дмитрий Крюков, спустя десятилетия вспоминая о репатриации сахалинских японцев, закончит рассказ о ней такой историей: "Ночью нашему соседу на крыльцо положили ребёнка. Он был завернутый в три одеяла и одет в три пары шёлкового белья, с золотым медальоном на груди и письмом от матери. Она писала:

"Ребёнок — вся моя жизнь, и я здесь никогда бы не рассталась с сыном. Я — японка, отец — русский офицер. Я должна уезжать в Японию. Нам обоим не дадут там жить. Я не могу причинить ему такие страдания, оставаться мне тоже нельзя, прошу, спасите сына".

Ребёночка тут же взяли в больницу. Японские врачи стали усиленно добиваться, чтобы ребёнка отдали им, они его воспитают. Мальчик был хорош, в облике его было больше русского, и мы его японцам не отдали, переправили в хабаровский детдом. Там его усыновил один наш командир, и он с женой души в нём не чаяли. Что произошло с матерью и отцом, я не узнал…"

Смотрите полную версию на сайте >>>